— Почему именно музей? Это детская мечта, стечение обстоятельств или осознанный выбор?
— Без лишней лирики я бы сказала, что во мне запрограммирована сама сущность музея, сколько себя помню, меня всегда интересовали разговоры взрослых людей, старые вещи, хотя после войны их было не так уж и много, поскольку многие из них были уничтожены. Я родилась в Лудзе, там же провела и детство. В школьные годы у меня появился интерес к раскопкам. Где-то в классе пятом нас отвели на раскопки, которые проходили на Замковой горе Крейчу на берегу Большого Лудзенского озера. И тогда я впервые услышала такие фамилии, как Шноре, Уртанс. Тогда я и подумать не могла, что встречусь с ними в реальной жизни. После посещения раскопок я решила, что копать можно везде. Мой дом находился на берегу Малого озера, и рядом была площадка с захоронениями, ее и называли «могилки». И тогда мы вместе с другими «единомышленниками» взяли лопаты и пошли копать. Выкопали какую-то консервную банку, что-то еще, но от родителей за наши раскопки нам влетело, поскольку хоть и не было известно, что это за захоронения, копаться там было нельзя. На том мой интерес не закончился. Когда мои родители переехали в Резекне, в Резекненской первой средней школе был учитель истории Иван Логинов, который сам являлся страстным краеведом. Он почуял мой интерес к истории и желание что-то делать. Он вовлек меня в кружок краеведов, и какое-то время я там была даже председателем. В школе у нас был и небольшой краеведческий кабинет, куда ученики приносили свои находки, чего там только не было — и предметы из бронзы, камня, монеты. В музей мы ходили регулярно, но на выставки я ходила сама по себе, мне очень нравилось искусство. Была даже мысль стать модельером, но учиться можно было только в Риге, общежития не было и родственников, у кого жить, тоже. Родители меня не отпустили, но хватило того, что я рисовала, создавала одежду, правда, только на бумаге.
— И после школы сразу в музей?
— По окончании школы я пошла работать. Первым местом работы стал цех керамики в Тумужи, куда меня устроил мой одноклассник. Я покрывала изделия глазурью. Пока я работала в этом цеху, познакомилась со многими интересными людьми, к нам привозили обжигать свои работы ученики художественной школы, которая меня очень влекла. Позже цех расформировали, у меня была возможность переехать в Лиепаю или в Екабпилс, я выбрала Екабпилс, но долго там не прожила из-за жилищных условий. Был период, когда у меня появилась семья, я поработала в ткацком цеху предприятия Rīgas audums здесь, в Резекне. Во времена «оттепели» 1960-х годов было в моде сразу идти работать, но я обещала родителям, что поступлю в ВУЗ, и в 1966 году я поступила в Латвийский университет на заочный и стала изучать историю и параллельно работала. В цеху мне не нравилось, там был очень большой шум, у меня испортился слух. К тому времени у меня уже родилась дочь. Нужно было решать, что делать дальше. И совершенно случайно директор того цеха керамики, где я работала в свое время, предложил мне работу в музее, поскольку на тот момент являлся его руководителем.
— И что Вы решили?
— Конечно же, мне хотелось пойти работать в музей, но зарплата — 75 рублей, наполовину меньше зарплаты в цеху, но я решила — музей, я буду делать то, что мне очень нравится! Так я пришла, и первый рабочий день был 25 августа 1969 года. В этот день в музее проходил республиканский семинар, я увидела работников других музеев, узнала про сами музеи и осталась. Потом были курсы для молодых сотрудников в Вентспилсе. Первое испытание для меня началось в 1970 году, когда отмечали 100-летие Ленина. Мы вместе с коллегой решили собирать информацию обо всех жителях города и района, получивших орден им. Ленина. Мы ездили к людям, записывали их истории. Интересно, что в те времена люди доверяли друг другу — они нам давали эти ордена, медали из золота и платины, мы их возили в сумках, потом размещали на таких планшетах, возили по школам и рассказывали о них. Сейчас это кажется невообразимым! Но тогда не было закона, регламентирующего работу музея, правил Кабинета министров, ничего, и как мы умели, так и делали, по совести.
— Какими были трудовые будни?
— Когда я начала работать, музей располагался только в историческом здании, и то первый этаж занимала художественная школа, потом они переехали в другое здание. И нам нужно было «обживать» помещение. Техническое состояние здания было никакое — отапливались дровами, воды не было, не было и цивилизованного санузла. Не было и технической базы — хранить экспонаты было негде, многие из них испортились, потому что хранились в сыром подвале. В музеях работали энтузиасты, потому что такой зарплатой никого не удавалось заманить, единственный плюс был в том, что, когда в 1972 году в Даугавпилсе было создано экскурсионное бюро, нас присоединили как внештатных экскурсоводов, и мы могли проводить экскурсии в городе и районе. Экскурсантов было много, поскольку это были всесоюзные маршруты.
— Когда в жизни музея произошли перемены?
— Новый этап начался со времен Атмоды, появились свободномыслящие люди, и таким был скульптор Бертулис Булс — 25 лет своей жизни он провел в лагерях за то, что служил в легионе. Он был первым, кто высказался по поводу восстановления памятника Маре. Когда зашла речь о месте, где будет Мара, Булс сказал: «Я думаю, что Владимир Ильич джентльмен и он уступит место даме». Так и произошло. Здесь нужно сказать и о том, что в
90-е появилась новая отрасль исследований — ссыльные латгальцы. Здесь была очень большая заслуга директора музея Хелены Бернане, она первая связалась со вдовой Микелиса Букша (прим. автора — Микелис Букш, латгальский эмигрант, историк литературы, языковед и публицист, издатель книги «История латгальской литературы»), встреча эта произошла у нее дома. Янина Букша первая дала знак другим латгальцам, что музею можно доверять и присылать свои жизнеописания, и мы начали их получать — исследовать их, обрабатывать, организовывать выставки. У нас и до этого была литература на латгальском языке, люди приходили и читали, сначала даже помещения не было, потом только место отвели в здании, где сейчас находится Rēzeknes Namsaimnieks. Когда был путч, мы так обеспокоились, что думали, что же нам спасать, если ОМОН доберется до нас. Мы думали, это будет латгальская литература, и помню, как мы на тачках вывозили всю литературу и прятали в погребе музея.
— А дальше?
— Музей вырос, появились новые веяния, и в 2002 году уже начало появляться законодательство, такое понятие как аккредитация. В этом году директором музея стала Анастасия Страута, и сразу же состоялось ее боевое крещение — была первая аккредитация музея. Я очень благодарна каждому из работников музея, кто находится внутри этого процесса, а не делает свою работу наотмашь. Это и невозможно в данной сфере, это образ жизни. Работник музея не работает по часам. Если он исследует жизнеописание человека, он всё время носит его в себе, осмысляет и только потом выкладывает на бумагу. Краеведческий региональный музей никогда не будет таким, как национальный. Здесь всем нужно уметь делать всё.
— Изменился ли посетитель музея?
— Посетители, экскурсанты, они изменились, да. Раньше, приходя в музей, они ничего не ждали, сравнивали с крупными туристическими объектами, такими как Эрмитаж, Пушкинские горы. Они не знали, что здесь смотреть. Сейчас, например, очень модны мемориальные музеи, камерные, посвященные конкретному человеку. Экскурсант туда идет с конкретными знаниями и чего-то ожидает.
— В какой степени музей, как культурное заведение, зависим от политической идеологии? Тот же пример с Лениным в советское время — хочешь, не хочешь, а надо.
— Музей находится вне партий, хотя они и влияют на его деятельность. Миссия заключается в том, чтобы добиться доверия человека, потому что наступает момент, когда люди переоценивают свою деятельность, свои поступки и хотят кому-то доверить свои мысли. Особенно это было характерно для времен Атмоды. Например, ко мне приходил один человек, бывший милиционер, он был уже тяжело болен. В свое время он принимал участие в депортациях, был «истребком», вывозил людей. Он был из многодетной семьи и милиционером стал, потому что можно было неплохо жить. Так вот. В своих воспоминаниях он писал, как он работал и жил. Он делал свое дело, но очень сожалел об этом. Я его очень понимала по-человечески. Музей, в свою очередь, должен принять всё, мы должны быть объективны. Хотя понятия «объективная история» не существует, поскольку историки тоже люди. Мы должны сохранять всё, показывать обе стороны, люди нам доверяют, это тоже очень важно. В нашей истории много моментов, где нам не хватает мудрости. Исторические события нужно представлять по возможности объективно, чтобы человек имел возможность анализировать.
— Так в чем же миссия музея?
— Миссия музея — это не просто расположить предметы в определенном порядке. Это погружение в суть, это способность создать общую картину происходящего и происходившего. Музей — это не идеологическое оружие, это богатство, хранилище знаний и человеческого жизненного опыта.
Добавить комментарий